Ее назвали по-спортивному — "абсолютным рекордсменом", имея в виду невероятное количество сольных концертов, данных за последние годы. В сборнике "Знаменитые барды России" Галину Хомчик почтили соответствующим заглавным титулом барда (или, как говорит ироничный Юль Черсаныч Ким, "бардессы") – это при нынешних-то свирепых разборках на тему, кто по прошествии веков имеет право так именоваться, да при категоричной резолюции большинства: исключительно творящие! То есть, коль ты не пишешь сама ни стихов, ни музыки, вроде как отойди в сторонку, будь скромней...

А она, в споры особо не втягиваясь, но и в сторонку не торопясь, концертирует по белу свету – при этом поет не только классические и неоклассические бардовские песни, но и многое другое, и этому хорошему и разному на дисках вовсе не тесно. Тоска пронзительной "Лучины", старая добрая "Калитка", страстная "Беса ме мучо", знаменитая гершвинская "Колыбельная" (исполняемая неожиданно для ее привычного тембра низким, грудным голосом) с той же грустной анчаровской "Кап-кап" или насмешливой матвеевской "Дельфинией" вовсе не смешиваются – чередуются... И традиционному облику "каэспешной" девушки с гитарой у костерка (если не штормовочка, то уж черная водолазочка тут – атрибут непременный...) Галя вроде как противоречит в своих романтичных нарядах. Но гастроли по городам, весям, странам и континентам продолжаются – значит, есть востребованность, значит, слушатель не ощущает дисгармонии с ожидаемым.

В Америку Галина Хомчик приезжает уже в седьмой раз, первые три были в качестве работника московского телевидения: она создавала и координировала знаменитые когда-то телемосты (я догадываюсь, какой перл советской тети, прозвучавший в эфире, вы немедленно вспомнили...). Сейчас в США предстоят очередные гастроли, с сольными концертами — впервые. География обширная, времени нет – к счастью, не так чтоб совсем.

...Мы встречаемся на холоде и ветру, спешим укрыться от неласкового февраля за стенами манхэттенской кафешки – и, прихлебывая горячее, спонтанно начинаем толковать о той самой скромности...

—Что не гложет — так это тщеславие, — говорит Галя, улыбаясь не менее симпатично, чем с обложек своих дисков, но чуть устало: шарик наш все-таки не совсем мал для передвижений. — Званием того, кем на деле являюсь, я вполне утешена – но странно, что иные бранятся и считают исполнителя чуть ли не паразитом на здоровом организме авторской песни. Как же быть, если иной пишущий петь не умеет, слушать его тяжело? И что делать с печалью по автору умершему – в архив памяти его, дальше кассеты или диска "не пущать"?

Благо то, что не все и не всегда придерживались жесткого бескомпромиссного мнения. В свое время, ставшее и ее собственным, Виктор Берковский, Дмитрий Сухарев, Сергей Никитин, Александр Городницкий, Вадим Егоров буквально таскали светловолосую певчую русалочку на свои концерты, включали в программы. Как-то раз она в хорошую минуту спросила Дмитрия Антоновича Сухарева: за что, собственно, честь? Он даже глаза раскрыл от удивления: " Да как можно не считать тебя нашей, если любая чужая песня для тебя — своя?" И добавил сокровенное слово, за которое иные добрые люди срока отматывали: "Ин-то-на-ция..."

Никаких коммерческих проектов тогда в помине не было, чисто пушкинские "любовь и дружество" вполне заменяли пиарщиков и "раскрутку"...

— А с чего вообще начались "этапы большого пути"?

— С моряка, который слишком долго плавал...

В свои четыре года, когда о будущей карьере говорить было чуть рановато, она подала серьезную заявку на творчество, с удивительной точностью воспроизводя сложный мелодический и ритмический рисунки лихой джазовой песенки из "Человека-амфибии". Восторгу и профессиональному беспокойству соседки по лестничной клетке, преподавательницы училища имени Гнесиных, предела не было: "У девочки абсолютный слух, ей надо заниматься, берусь!" Совету вняли, школа-семилетка по классу фортепиано была героически окончена, но дальше дело не пошло – а вот гитара повлекла: хоть на трех аккордах, да петь в компаниях! Что петь, вопроса не составляло: конечно, Окуджаву, Высоцкого, Визбора, Якушеву – их так любит мама, заядлая туристка. А еще – роскошных французских шансонье, записи которых папа в изобилии приносит со своей работы на радио... Такой вот бэкграунд, как говорят у нас. Год семьдесят шестой – первое публичное выступление на школьном вечере у подруги. Еще через два года – участие в первом туре конкурса авторской песни, благополучно прикрытого властями до тура второго. А через пять лет – Московский фестиваль авторской песни, где Галя, уже почти бывалый человек, вдохновенно спела "Почтальонку" — но допев, все-таки обмерла от робости: в председателях жюри – сам Никитин, а она его невольно, но явно копировала — ой... Однако страхи оказались напрасными: в тот раз было получено звание лауреата. Сам же Сергей Никитин – безусловно, расслышавший заимствованную манеру молоденькой исполнительницы, но и сумевший оценить смелость живой крепнущей души, — по сию пору остается для Галины эталоном музыкального вкуса и исполнительского мастерства.

— И не предъявил тогда претензий – дескать, повтор?

— Абсолютно нет! Вот Татьяна подошла – но не с язвительной критикой, а с доброжелательными и вполне существенными замечаниями. Искренняя дорожелательность к собрату – вещь в искусстве нечастая, тем дороже ценится. Когда сегодня приходится сталкиваться с существами напористыми, сделавшими на сцене еще мало, но бегущими по трупам очень резво, становится грустно — остается разводить руками: ну, не драться же... Ну, захотела пронырливая исполнительница, продержав устроителей в неведении, спеть в сборном концерте именно то, что собиралась я – ладно, пусть ее, а вот повторю-ка про себя чудные стихи Оли Качановой: "А в ледоход нужна отвага/,. Но я шепчу себе слова:/ "Что б ни стряслось со мной – ни шагу/ Я не ступлю по головам". Возвращаясь к взаимоотношениям с достойными собратьями: "претензии" Никитиных – моя певческая школа, которой горжусь.

— Говоря о школе, трудно не говорить о поисках границ жанра бардовской песни, которые спустя полвека после рождения феномена утихать не думают. Споры вокруг основ яростны: одни стоят за простоту исполнительской манеры — другие создают театры песни, одни доказывают, что Окуджаве и Визбору трех аккордов хватало — другие возражают: простая гитара не убеждает, песня без аранжировки может звучать разве что у костра, но никак не в записи и не на концерте...

— Театр песни – замечательно, я – за любой эксперимент, лишь бы соблюдался музыкальный вкус. Аранжировка – вещь в настоящее время совершенно необходимая, иначе жанр просто умрет. Я знаю, что многие, услышав несколько инструментов, начинают ужасаться: ах, это ни в коем случае не наше, не авторская песня! Но молодые уши привыкли к полифонии: поставь моему сыну и его приятелям-тинэйджерам того же Кукина в сопровождении его собственной расстроенной гитары – все скиснут сразу. А в приличной музыкальной обработке это затронет, и невольно начнут слушаться слова, и на уровне подсознания начнется приобщение к настоящей поэзии. Вполне возможно, что потом, уже не кривясь, новый слушатель будет воспринимать эти песни под три аккорда: душа-то проснулась. На диске "Знакомая романтика" я записала с группой "Гроссмейстер" вещи просто древние: "Ты мое дыхание" Ады Якушевой, "Осень" Ирины Левинзон, "Аэропорты девятнадцатого века" Городницкого. И что же? Левинзон просто счастлива от того, как по-новому зазвучало старое, и Городницкому понравилось...

— Насчет Городницкого сомнений нет — а насколько вообще востребовано то, что Вы делаете, на территории страны, которую мы покинули?

— На фоне всеобщего оскудения, обнищания и убожества потребность в песне – гигантская. Эфир забит попсой, совершенно дебильными музыкальными группами, тексты песен у них – полная смысловая бессмыслица, извините за тавтологию. Как бы в противовес на телеканале "Культура" у нас идет замечательная передача "Культурная революция". Потрясающий ведущий Михаил Швыдкой как-то пригласил на нее Никиту Богословского – идеально свежего и такого же гениального, как всегда. Со своим обычным непроницаемым лицом Богословский рассказал историю о том, как приятель пригласил его к себе на работу в психиатрическую клинику, чтобы показать рисунки больных. Никита Владимирович увидел и заключил: "Это – словесное выражение того, что несет попса..." Как говорится, ни убавить ни прибавить. Пищи для ума нет, люди с нормальными ценностями духовно голодают – и каким-то образом находят деньги, чтоб купить билет на те же "Песни нашего века". Успех этого проекта – небывалый: ездим с программой по всем городам России – а заявки продолжают поступать, и обиженные есть: "А вот к нам еще не заглянули!" Вроде поется всем известное, но даже наивное "Люди идут по свету" компенсирует дефицит живого, энергия сопереживания отогревает.

— А из каких россыпей – или "сора" — Вы отбираете собственные программы?

— "Сор" – слово правильное: отбираю из безумного количества присланных или принесенных дисков, буквально выцарапывая по две-три песни. Отбираю субъективно и интуитивно – то, что зацепило. Но это не значит, что каждая понравившаяся песня войдет в репертуар: иногда начинаешь пропевать и слышишь, что это не так интересно, как вначале казалось. Любимые авторы, помимо патриархов – Вера Матвеева, Елена Казанцева, Елена Фролова, Елена Решетняк, Ольга Качанова, Александр Иванов...

— Как появился в репертуаре "Белый вальс" Высоцкого?

— Его подарила мне мама Владимира Семеновича на одном из концертов, посвященных его памяти. Это была пленка с записями черновиков, он сам напевает фрагменты и говорит: "Ну, может быть так — или вот такой вариант...". Нина Максимовна сказала: "Володя писал для Марины..."

— Меня в Вашем исполнении поразила жесткая, почти взрывная динамика: это "и бережно держа, и бешено кружа..." — уже не танцевальный зал, это из песен и плясок смерти. Баритон самого Владимира Семеновича кажется в этой балладе нежней и трепетней. Это не негативная оценка, боже избави, просто впечатление...

— Правда, жестко? Мне не казалось – ну, вероятно, таков парадокс женского восприятия...

— Поймаю на слове, которое присутствует в названии одного из Ваших дисков: "По-женски о вечном". Прилагательное "женская" применительно к поэзии всегда ассоциировалось с некой заниженной планкой, несмотря на великие имена: дескать, ну, и и у них получается.... Не чудится ли Вам в выбранном названии некая, что ли, просьба о снисхождении?

— По-женски – не значит эстетически плохо, не обязательно по-бабски: это более нежное и глубокое проникновение в душу и суть. А вечное – сама суть: добро, зло, страдания, прощение. Философия, душа...

— Двадцать концертов в месяц – нагрузочка будь здоров. Как-то душа чувствует себя после этого?

— Нагрузка действительно гигантская – на связки. Но ведь каждое выступление – праздник и радость, это как сказать стоящему рядом: "Посмотри, какая красота!" Судьба вообще отнеслась ко мне по-доброму: когда работы на телевидении был непочатый край, выпадало так, попевать иногда. А когда телевидение развалилось – тут-то и возникла гигантская потребность в песнях.

— Вы в Америке уже седьмой раз – за это время образ американского слушателя вероятно, сформировался...

— Американский слушатель – это наш иммигрант, которого я все еще пытаюсь определить до конца – и боюсь больше, чем родного. Все лучшее рвется сюда, вы здесь более образованы, более наслушаны. Здесь невероятное количество поющих — там больше тех, кто только знакомится. Впрочем, соответствовать надо везде.

Вот опять вынырнули на холод — зато простились тепло. И пошла она, полетела – соответствовать.

Интервью вела Бэла ГЕРШГОРИН